Так начинался Майли-Сай

Мали-Сай — поселок, а потом город в Южной Киргизии, который возник в 40-х годах прошлого века. Жители Майли-Сая и поселков Карагач, Сары- Бия, Кугай работали на урановых и угольных рудниках и на заводах по первичной переработке урановой руды. Поначалу это были  спецпереселенцы, в основном немцы и крымские татары. Но в 1948 году в Майли-Сай стали приезжать специалисты из разных городов СССР. Отбирали лучших, поэтому на предприятии скоро сложился очень сильный коллектив ИТР и техников. К 1968 году запасы урана были исчерпаны, предприятие закрылось. Впрочем, силами Министерства среднего машиностроения заблаговременно создавались другие заводы, где могли бы работать жители Майли-Сая. Так, завод №3 был переоборудован для производства изоляционных материалов — Изолит. А в районе Виноградника в 1964 году начал строиться Электроламповый завод, крупнейший в Средней Азии. Он существует и сегодня, хотя, как и многие предприятия на постсоветском пространстве, переживает не лучшие времена.

Содержание

1. 1. Мои источники информации
   2. Предыстория. Комбинат №6
   3. Подразделение №13
   4. 1948 год. Молодые специалисты
   5. Как жили в Майли-Сае в начале 50-х
   6. После Майли-Сая 

Если почитать, что сегодня пишут в интернете о Майли-Сае, или, как он теперь называется, Майлу-Суу, то чаще всего встречается сообщение, что в 2006 году он был признан одним из самых грязных городов мира, хуже Чернобыля, в смысле радиации. Хотя в другом месте читаю, что фон в городе не выше нормы. Заголовки один страшнее другого: «Кладбище живых», «Град обреченный», «Город посреди урановых отходов». Жуть. Я не могу судить об экологии современного города, не была в нем уже 45 лет. Но вот неясно: в 2006 — ужас, Чернобыль отдыхает. С тех пор что-то делали? А каковы данные на сегодняшний день? Экология — хорошая наука, но она так часто зависит от политики… Ну а дальше идут рассказы и про ужасное прошлое: как в шахтах чуть не смертники работали. В одном реферате читаю, что людей там не жалели и гибли они, как мухи: «Сколько их полегло в результате использования, сейчас не скажет никто».

И тут мне сделалось обидно за мой родной город, который вспоминаю с нежностью, а кто-то небрежно мимоходом, имея очень скудные сведения, изображает его этаким гиблым местом, заодно пиная и Советский Союз, и ВПК. Я расскажу об истории Майли-Сая, то, что помню сама, о чем говорили родители, А еще у меня есть два прекрасных источника информации: воспоминания любимых и уважаемых мною людей, друзей моих родителей. Один из них — Борис Николаевич Хоментовский — его книга воспоминаний «50 лет на урановых рудниках» есть в  интернете. http://elib.biblioatom.ru/text/homentovskiy_50-let-na-rudnikah_2011/go,0/

Он начинал работать после Среднеазиатского индустриального института геологом на 2 руднике в Майли-Сае, долгие годы был главным геологом  Приаргунского производственного горно-химического объединения. Борис Николаевич — действительный член Академии горных наук, доктор геолого-минералогических наук, Заслуженный геолог РСФСР, Почетный гражданин Читинской области.

Леонид Борисович Бешер-Белинский (Бен-Шир) лет 10 назад прислал нам свою книгу «Взгляд изнутри».  Она есть в  интернете: https://proza.ru/2009/06/11/867 В предисловии он пишет, что прошел путь от начальника горного участка уранового рудника до директора большого комплексного предприятия по добыче урана, а, затем главного инженера проектов крупнейшего горного комбината где добывали уран и золото. Он — Кавалер «Ордена Трудового Красного Знамени», нескольких медалей, Лауреат Государственной Премии СССР, имеет Почётное Звание «Заслуженный инженер УзССР». Такими они были в Майли-Сае.

С Леонидом Борисовичем мы иногда разговариваем по скайпу. Ему 94 года, живет в Израиле. Зарегистрирован во всех социальных сетях, время от времени выкладывает ролики о своих веселых днях рождения, внуках и правнуках, ищет в интернете что-то интересное и делится ссылками со своими многочисленными друзьями. По Майли-Саю я его не помнила, так как была слишком мала, когда они уехали. А вот Бориса Николаевича помню хорошо. Среди друзей моих родителей ярких личностей было немало. Дядя Боря был одним их самых-самых. Плюс к тому, он был  главным специалистом по приготовлению настоящего узбекского плова, который в праздники, по азиатской традиции, мужчины готовили у нас во дворе.

В 70-е годы из Краснокаменска он приехал в Степногорск в командировку, пришел в гости, рассказывал о своей работе, поездке в Монголию, о чем-то еще… Весь вечер мы все сидели, раскрыв рот: пожалуй, это был самый великолепный рассказчик, какого я когда-либо слышала.

Их обоих, да и многих других майлисайцев объединяет то, что все они были, как сейчас говорят, трудоголиками. Поэтому в их мемуарах про жизнь — чуть-чуть, а в основном — про работу рудников или геологических партий. Я этому не удивляюсь. Мой отец был таким же. В молодые годы о производстве они не распространялись — нельзя было. А где-то после 80 лет папа полюбил рассказывать мне, как работала технологическая цепочка на «тройке», первом заводе, куда он пришел работать после Алма-Атинского горно-металлургического института. И ведь какие подробности помнил! Я слушала, что-то понимала, большей частью — нет, но видела, что ему эти воспоминания приятны. Теперь кусаю локти: мне бы сейчас эти сведения…

 Предыстория. Комбинат №6.

Сегодня выросло не одно поколение, которое искренне не понимает: зачем был нужен уран, для чего отравляли экологию? Поэтому начинаю с предыстории. На Потсдамской конференции в июле 1945 года, президент США Трумен сказал Сталину, что Америка имеет оружие разрушительной силы. Сталин улыбнулся. Трумен решил, что тот ничего не понял. Но о том, что в США, а в годы войны и в Германии работали над созданием атомной бомбы в Советском Союзе знали. И уже велись работы в этом направлении. В августе 1945 американцы сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Погибло 450 000 человек. Была ли необходимость уничтожать сотни тысяч мирного населения? Япония войну уже и без того проиграла. Но Советскому Союзу показали: не гордитесь победой, у нас на вас есть управа.

Тогда по всей стране велись геологические работы — искали уран. В 50-е годы его найдут в Казахстане, на Украине, в Забайкалье. А в Средней Азии он был открыт давно, только применения ему не находилось. Еще перед войной начали добывать уран в Таджикистане. Нашли руду и в горах в районе будущего Майли-Сая. У Б. Н. Хоментовского читаю: «Месторождение Майли-Су было открыто в 1934 году (по другим данным в 1932) геологом Я. К. Писарчик, проводившей поиски серы в Северной Фергане. С 1935 по 1941 год месторождение разведывалось под руководством А. А. Данильянца, который дал первую оценку его запасам — около 49 тонн урана». Продолжаю цитировать Бориса Николаевича: «Этот крупный человек с большой головой отличался спокойствием и доброжелательностью, несмотря на то, что вся ответственность за состояние сырьевой базы комбината лежала на нем». Он имел множество наград: Сталинские премии (1951, 1953). Ордена Ленина (1949, 1953). Орден ГДР «За заслуги перед Отечеством» в серебре (1969).

Александр Абрамович Данильянц станет потом главным геологом первого уранового предприятия, которое располагалось в Таджикистане  и называлось Комбинат № 6. В тех местах еще до войны начали разрабатывать Табошарское, а потом Адрасманское урановое месторождение. На этой сырьевой базе в 1945 году и был образован Комбинат, контора которого находилась в Ленинабаде.  Неподалеку строился Соцгород-6, который уже в 1956 году назовут Чкаловском.

Первым начальником Комбината №6 стал подполковник НКВД Борис Николаевич Чирков.  Я нашла его воспоминания в интернете. Там есть и о Майли-Сае. Можно пройти по ссылке:   http://elib.biblioatom.ru/text/chirkov_vospominaniya-pervogo-direktora_1967/go,6/  

Подразделение №13

Майли-Сай поначалу был подразделением №13 ленинабадского комбината. Кстати, у нас долго елочные игрушки лежали в посылочном ящике, на котором был написан почтовый адрес: Джалал-Абад-13. Так что число 13 нас сопровождало. Позднее он будет называться — «Предприятие П/Я 200».

В интернете мне попалась информация, что в годы войны американцы прилетали на самолетах в Маданият, куда киргизы на ишаках привозили им урановую руду, и платили по доллару за сумку. Я поначалу подумала — ерунда, мало ли что сейчас пишут? А потом моя одноклассница Ирина Фельк, чьи родители в числе других ссыльных немцев приехали сюда в 1946 году, сама рассказала про американцев и что ее родственники тоже возили для них руду на ишаках. Так что это правда.  Впрочем, в те времена вообще руду добывали старатели и возили на ослах. Для этой цели их было закуплено 100 голов.

Ирина рассказала, что ее отец, Фридрих Карлович — поволжский немец и мать, Дагмара Юлиусовна, родом из Ленинграда, были в трудармии в Красноярске, в лагере У-235. Когда им после войны разрешили уехать, то на выбор предложили Казахстан или Киргизию. Поехали туда, где теплее. Первым жителям будущего города было нелегко. Высадились на голом месте возле Кок-Таша, построили глинобитные хибарки. Готовили на кострах. Это они начали строить дорогу и первые дома. Потом сделали себе землянки в районе Кара-Агача. Родители Ирины поженились в 1950 году, в том же году родились близнецы Федор и Владимир, в 1952 — Ирина, а потом младший — Слава. В 1957 году семье дали жилье  в Майли-Сае, в доме напротив первого магазина. Вот фотографии из их семейного альбома.

Интересный факт:  близнецы  Федя и Вова и женились в один день. Свадьба гудела на весь город. А вот еще семейные фото майлисайских немцев.

Людей с подобными  судьбами в Майли-Сае было много.  Если у меня будут еще фотографии, истории майлисайских немцев, я добавлю в материал. В городе есть памятник жертвам политических репрессий. Теперь в Германии есть землячество майлисайцев, они помнят свой город, организуют встречи.

Кроме спецпереселенцев, первыми работниками комбината были пэфээловцы, находившиеся в проверочно-фильтрационном лагере. Туда  были помещены люди, бывшие в годы войны в плену или оккупации. Поначалу лагерь был обнесен колючей проволокой, но уже в 1948 году проволоку и вышки убрали, люди свободно передвигались, впрочем, пэфээловцы не могли выезжать из города и отмечались в комендатуре, как и спецпереселенцы. Ограниченные в политическом отношении, экономически они не ущемлялись.  Я читала, что зарабатывали они столько же, сколько и вольнонаемные, которые работали на аналогичных должностях.

Мне не удалось найти даты основания подразделения № 13, но известно, что с самого начала его возглавлял Петр Петрович Гаршин. Л. Б Бешер-Белинский пишет: «По рассказам знавших его, бывший рабочий, машинист паровоза в Мурманской области. Гаршин П. учился и закончил Промакадемию (была такая в тридцатые годы для выбившихся в руководители разных рангов, но не имеющих достаточного образования)». А так выглядел его рабочий день: «Режим работы Гаршина и Управления Предприятия был следующий: в 9 утра начало рабочего дня до 18 часов (с перерывом на обед), а затем с 20-го часа и до 24-х часов, но, чаще, значительно позже, он уходил домой после того, как из своего кабинета отправлялся домой Чирков в Ленинабаде, о чем Гаршин узнавал по телефонному звонку дежурного по Управлению Комбината.»

Думаю, Чирков уходил домой, когда в Москве уходил Берия, а тот, в свою очередь, ждал, когда уйдет Сталин, который любил работать по ночам.  Берия курировал атомный проект, в любой момент могли позвонить из Москвы, и надо было отчитаться о выполнении плана. Продолжаю цитировать Л. Б. Б-Б: «Управлял Гаршин делами уверенно, был довольно крут, умело выговаривал в нужных случаях, хотя, при этом казалось, что он пытается улыбаться. Среди прочих положительных качеств считаю необходимым отметить, что Петр Петрович внимательно следил за работой молодых специалистов, их продвижением, старался удовлетворять их бытовые запросы».

В 1946 году был запущен завод «№3 — «тройка» и одновременно ТЭЦ. С пуском ТЭЦ была большая проблема: оборудование  в условиях послевоенной разрухи достать было негде. А без энергетики промышленность работать не сможет. Нашли на складе возле Нарвы фрагменты оборудования, взятого в Германии в счет репарации. Что-то восстановили, починили, запустили. Вообще, читая о том, как начинали добывать уран видишь, как все было сложно. Не было оборудования, специалистов совсем мало. Знания о том, как обезопасить людей, которые  добывают и перерабатывают уран будут приходить постепенно. Поэтому жертвами аварий становились и ссыльные, и вольные, и рабочие, и ИТР. Легко теперь говорить: людей не жалели.

Поначалу на инженерные должности назначали наиболее грамотных спецпереселенцев. Так, Л. Б. Б вспоминает Э. Карлы, из крымских татар, он имел опыт работы на шахте и был назначен начальником участка вентиляции рудника. « Карлы пользовался достаточно большим авторитетом в нашей среде как опытный специалист и добрый, благожелательный человек, бескорыстно делящийся своим производственным и житейским опытом. Он многому научил и меня.»

Среди первых руководителей со специальным образованием был  Андрей Федосеевич Кузьменко. Вот что о нем пишет Б. Н. Хоментовский: «Начальником рудника № 2 работал Андрей Федосеевич Кузьменко, демобилизованный из армии инженер-горняк, который отличался широтой души. Он мог круто спросить за невыполненные дела, но поддерживал и защищал своих подчиненных, молодых специалистов, способствовал овладению ими горной профессии и росту по должности. Не случайно, что многие молодые специалисты, работавшие на руднике в 1947-1948 годах, впоследствии стали директорами и главными специалистами крупных предприятий». Надо сказать, Андрей Федосеевич был потом первым  главным инженером Целинного горно-химического комбината и тоже пользовался большим уважением. Я немного писала о нем: Степногорск. Старые фото

1948 год. Молодые специалисты.

В 1848 году в Майли-Сай стали прибывать молодые специалисты из вузов и техникумов страны. Как это делалось? Приезжала из Москвы специальная комиссия, отбирала лучших студентов. Так было в Казахском горно-металлургическом институте, который как раз в том году заканчивал мой отец. Так было и в Среднеазиатском индустриальном институте, где учились и Леонид Борисович, и Борис Николаевич. Как я понимаю, им о решении комиссии сообщали, но вопрос, хотят ли они ехать, в довольно-таки глухое место, не обсуждался. Впрочем, как бы они ни относились к этому назначению поначалу, думаю, большинство из них в итоге не пожалело о том, что в конце лета 1948 года оказались в горном ущелье, где было выстроено около десятка двухэтажных домов и несколько коттеджей а на горах стояли киргизские кибитки.

Леонид Борисович вспоминает, что «среди выпускников ташкентского вуза, приехавших тогда в Майли-Сай были геологи Б. Хоментовский, С. Мудрый, инженеры-электрики Ю. Шатуновская, Л. Репина, инженер-химик А. Захарова». Поселившись в общежитии, они сдружились с алматинскими инженерами, среди которых были инженеры-металлурги: мой отец, В. Тележинский, его друг еще с 5 класса С. Витковский, их однокурсница Н. Бродецкая, горняк С. Покровский и другие. Большинство из них я помню, сколько помню себя. Их уже почти никого нет, но я с большой любовью вспоминаю друзей моих родителей. Что я тогда могла про них понимать своим детским умом? Наблюдая за ними, когда у нас дома собиралась большая компания — человек 20, я могла думать что они — веселые, красивые. Мы знали, что дядя Сережа Витковский писал стихи, и порой выпускал смешные стенгазеты, а еще помню, как он пел «Шотландскую застольную» Бетховена: «Налей полней стаканы…» а дядя Саня Натанзон отлично играл на пианино. Тетя Нина Бродецкая считалась моей крестной, мы часто гостили у них, ели вкуснейшие пирожки, которые пекла ее мама Наталья Александровна. Тетю Галю Мелихову я считала самой красивой, а дядю Борю Хоментовского самым озорным. У нас сохранилось много их фото: мама увлекались фотографией и уже в последние годы рассортировала фото сделав альбомы по темам: друзья, родные, внуки ит.д.

Конечно, нас тогда не интересовало, кто из них чем занимается. Сейчас выясняю уже из мемуаров: А. Захарова, в будущем, Анна Петровна Витковская была назначена  начальником смены на завод №3. Тетя Лида — Лидия Петровна Репина начинала инженером-электриком одного из цехов того же завода. В 1949 году после испытания первой бомбы в СССР, среди других, она была награждена медалью «За трудовую доблесть» — через год после начала трудовой деятельности! Тетя Нина — Нина Андреевна Бродецкая тоже была на «тройке» начальником смены.

Б. Н. Хоментовский стал участковым геологом на руднике №2. Л. Б. Бешер-Белинский — начальником участка на рудник №1. Он пишет. что отказывался, думал поработать горным мастером. Но нужны были руководители, и прямо с институтской скамьи они попали в начальники, когда надо отвечать за людей и за дело. И это была непростая жизнь.

В трудовой книжке моего отца первая запись: «Назначен начальником смены на завод №3. В 1951- назначен начальником цеха».  В 1948 году директором завода был И. К. Герасимов. Много раз слышала, что папа обычно приходил домой, когда мы спали. Уран был очень нужен, и из Москвы строго следили за выполнением плана, периодически его увеличивали. Если смена не выполнила задание, ее начальник остается на следующую, и помогает своему коллеге наверстывать объем продукции. Чтоб увеличивать процент извлечения урана, технологии отрабатывались прямо на практике. Поначалу надеялись, что смогут извлекать 45 %, но уже через  год этот этап был пройден и стали думать чуть не о 90% извлечения урана. Это я читаю в мемуарах Б.Чиркова.

Конечно, такая напряженная работа сказывалась на здоровье. Смолоду у отца были и гастрит, и язва. Это потом поняли: те, кто работает на уране, должны сытно питаться, и в Степногорске на смену рабочие шли через столовую. По рассказам близких, я запомнила про бутерброды, которые брались из дому. Да и про опасность радиации знали мало. В интернете пишут, что женщины отдыхали прямо на мешках с рудой. Я слышала это от папы. А потом они ездили в 6 клинику, пытаясь лечить бесплодие.

В шахтах было не легче. Борис Николаевич вспоминает, например, что поначалу на руднике не было быткомбината, поэтому в рабочей одежде он шел домой, вытряхивал и складывал ее в кладовку. Правда, в 1949 быткомбинат запустили, так что можно было принять душ и переодеться.  А вот как он описывает работу в шахте: «В блоках работа шла безостановочно. Одни блоки закладывали, в других обуривали забои, а в-третьих отбитую руду сбрасывали в рудоспуски. Внизу на штольне руду загружали в вагонетки, и откатчики выкатывали их на поверхность, где была устроена сортировочная площадка в виде досчатого настила, оборудованного навесом. Откатчики рассыпали руду по площадке, и женщины-сортировщицы выбирали из руды попавшие в нее куски породы. Затем руду опять грузили в вагонетки и отвозили в специальный бункер, из которого по трубе спускали вниз. Там руду загружали в вагонетки, в них впрягали лошадь, и возчик, пожилой крымский татарин Курубай, отвозил руду на завод».

Правда, положение на шахтах стало быстро меняться. Появились новые перфораторы, стали переходить на влажное бурение, чтоб поменьше пыли, но это было непривычно, и когда на рудник поступила первая породопогрузочная машина, работающая на сжатом воздухе, шахтеры какое-то время норовили, если рядом не было инженеров, загнать машину в тупик и работать по старинке.  Леонид Борисович пишет, что по ходу приходилось осваивать новые рабочие профессии, чтоб учить других. Запустили и вентиляцию, это было тоже большой шаг вперед. Я взяла в книге у Бориса Николаевича фотографию итр рудника №2 1954 года.

Но проблем было много. Это связано в первую очередь с особенностями  местности геологического характера. В горах нередки оползни. Рядом были нефть и газ. Скапливался метан. Это создавало угрозу возгорания и взрыва. А еще в шахтах присутствовал сероводород. Когда концентрация небольшая, человек чувствует запах тухлых яиц, а когда она высокая, запаха нет, но людям это грозит отеком легких, сильным отравлением. Конечно, на шахтах постоянно брали пробы воздуха на сероводород, метан, всем выдали специальные светильники, использование открытого огня было запрещено. Но аварии случались.

Леонид Борисович, который в 1949 году был назначен главным инженером 1 рудника, считал, что надо менять  режим работы в шахте, сократить длину смены, проводить взрывы только в отсутствии шахтеров в штольнях. Он отправил руководству  комбината письмо с предложениями. Но ответа  получить не успел. Вот что он пишет в мемуарах: «8-го января 1950 г., около восьми часов я сидел в кресле единственной в поселке парикмахерской, когда неожиданно вбежал посыльный и сообщил мне, что на руднике авария, топит 120-ый горизонт.

Я немедленно побежал на рудник, в ламповой взял светильник, добежал по штольне № 5… в клети спустился на горизонт — 120 и увидал, что  идет поток воды с нефтью высотой выше колена. Спросил: «Сколько людей  в шахте?». «Горный мастер Карлы и двое рабочих кажется в просеке» – услышал в ответ. Я вошел в поток воды и нефти и быстро направился к дучке, ведущей в просек… Метрах в десяти я увидал лежащего Карлы и рядом с ним валяющуюся аккумуляторную лампу. В голове быстро возникла мысль вытащить Карлы из зараженной атмосферы на свежую струю. Набрал в легкие побольше воздуха, вбежал за сопряжение и попытался поднять Карлы, который был одет в телогрейку. В это время услышал сзади себя крик: «Тикай!».

Обернулся и увидал падающего человека в спецовке. Мысль лихорадочно работала, кого вытаскивать? Решил, что надо брать Карлы, лежащего дольше здесь, но приподняв его, потерял сознание! Первый раз я очнулся почти через сутки… в больничной палате, вокруг меня стоят пять-шесть врачей и медсестер, мне делают какие-то процедуры, но я ничего не ощущал. Затем, я почувствовал, что у меня отнимаются ноги, идет какая-то «волна» вверх по телу, ниже которой уходит мое тело, вот уже подходит к горлу, а вот уже и меня нет!». Он единственный изо всех, кто был тогда в забое, выжил. Но лечился долго. 2 месяца в больнице, потом в санатории. Вернуться к работе смог только в мае.

Но, что интересно, после аварии режим на шахте изменился. Среди других требований это означало,  шестичасовую рабочую смену, двухчасовый перерыв между сменами, производство взрывных работ только в отсутствии людей в горных выработках рудника». Как раз то, о чем он уже писал.

Еще одна крупная авария  в Майи-Сае произошла позднее, это я уже хорошо помню. Был, кажется, 1957 год. Мне лет 6. Наш дом стоял на высоком берегу речки Майли-Су.

В тот день я была в детском саду, а бабушка с братом дома. Она потом рассказывала, что увидела, как поднимается в реке вода. Потом по ней поплыли бревна, дома, там были люди, они звали на помощь. Бабушка с братом на руках смотрела, как река почти дошла до края обрыва, но, не дойдя до верха несколько сантиметров, стала спадать. В этот день произошла страшная авария: прорвало хвостохранилище в горах, и отходы уранового производства хлынули в ущелье, вдоль которого стоял Майли-Сай.

Когда  река вошла в свое русло, по берегам осталось светлое вещество — кек. Его потом довольно долго сгребали бульдозерами и увозили. Нас, конечно, на реку не пускали, но персики, виноград, урюк из своего сада мы ели.

В 1950 году в Майли-Сай  после Семипалатинского Горно-Разведывательного техникума приехала Нина Маслова.Там она познакомилась со своим будущим мужем Николаем Волковом, в Майли-Сае у них родилась дочь. Об этом написала мне ее внучка, Ирина. Она прислала мне фото молодой семьи.

Ирина пишет: «Про сам город Майли-Сай и про работу там в геологоразведке бабушка особо не рассказывала. Знаю, что зарабатывала хорошо. По воспоминаниям ее брата, когда он, голодный студент приехал ее навестить в Майли-Сай, Нина (моя бабушка) достала из шкафа пачку денег! и дала ему на покупку вещей на зиму. Такую сумму в руках он никогда прежде не держал и в дальнейшем тоже.

В 1951 году в Майли-Сае, по рассказам бабушки, не было ЗАГСа и для того чтобы расписаться она со своим мужем, они ездили в ближайший город в Узбекистане. Мама тоже родилась в Майли-Сае, но в свидетельстве о рождении записан совсем другой город Казахстана. 

Как жили в Майли-Сае в начале 50-х.

Так они начинали работать. Никто не жаловался на тяжелые условия. Работа есть работа, и молодые инженеры понимали, что они здесь для того, чтоб труд становился более эффективным и безопасным. В любом случае, было немало и плюсов. В первую очередь — высокие заработки. Читала в интернете, что шахтеры ходили за зарплатой с большими сумками, и на месячный заработок шахтера можно было купить машину. Я усомнилась. Но, похоже, это не очень далеко от истины. Леонид Борисович пишет более конкретно, что его зарплата колебалась от 3000 до 8000 рублей. «Чтобы было понятно нынешнему читателю ценность таких денег, сообщу, что в эти времена пол-литровая бутылка водки стоила 23, а бутылка шампанского 27 рублей. В конце 1949г. на предприятие поступила разнарядка на реализацию трех автомобилей «Москвич-400″ стоимостью 11000 рублей».

Сколько получали на заводах, не знаю,  конечно, меньше, но помню, что Нина Андреевна Бродецкая, которая была потом на Украине Депутатом Верховного Совета, Персональным пенсионером, писала, что наибольшую добавку к пенсии ей дала работа в 50-е годы на «тройке», где она была, кажется, начальником цеха. В разных сферах заработки были разные. Но московское снабжение было для всех одинаковым.

Мне кажется, как минусы, так и плюсы майли-сайской жизни в интернете преувеличены. Но, конечно, по количеству и качеству продуктов мы могли спорить со столицами. Помню пирамиды банок сгущенного молока и сливок, икру не припомню, но Игорь, мой брат, говорит, что она горками лежала в нашем магазине, который звали «штаны».  Мне прочему-то вспоминается, какой вкусный у нас был хлеб, а еще сайки и французские булки. У  нас же был свой хлебозавод и мясокомбинат. Значит, колбасы делали там? А помните лимонадный цех? Нас туда в школе водили на экскурсии. Детская память избирательна. Вспоминаю монпансье в жестяных коробочках, полосатые подушечки, «Раковые шейки» и пастилу с зефиром. А еще — блаженное воспоминание: я болею (ангины до 5 лет у меня были постоянные), и мама мне приносит целую коробочку конфет «Белочка». Кажется, до сих помню их вкус.

А вот промышленные магазины у нас были, по-моему, бедные. Когда я смотрю на свои детские фото, вижу себя в платьицах, пошитых мамой.  Мама и ее подруги старались шить наряды в ателье или привозить их из отпуска и командировок. Пишут, что у нас были немецкие игрушки. Не знаю. У меня был один немецкий малыш Вова, которого году в 59 привезла тетя Нина из Германии. У него сразу отломали ногу, и она потом всегда была прикручена изоляционной лентой. Но мы были тогда без особых претензии, и мои любимые куклы были целлулоидные, до сих пор помню, как их звали: Катя, Ляля, Зоя. У Ляли была веревочка с пуговкой на спине. Дернешь — плачет.

Вообще, мы тогда мало были зациклены на вещах и еде. Самыми вкусными были бабушкины пироги и борщ, коржи с маком и пирожные «наполеон» к Новому году. Кстати, характерно, что  многие друзья моих родителей забрали к себе своих пап и мам, и те, думаю, впервые после военного и послевоенного недоедания зажили, наконец, сытно. Мои бабушка и дедушка приехали к единственному сыну и вовсе без предупреждения, бросив свою комнату в Алма-Ате.

Он потом вспоминал, что возвращается однажды со смены и видит в коридоре общежития знакомые вещи. Они доехали до Андижана, нашли перевалочную базу. Сейчас удивляюсь: а как без пропусков их пустили? Дали жилье в двухквартирном доме на Левобережной. Бабушка вспоминала, что в Майли-Сае тогда было всего 5 деревьев, и когда она шла на базар, переходила от одного к другому. Поселок рос. Вот как вспоминает Леонид Борисович: «Одновременно шло интенсивное строительство жилых домов, больницы, поликлиники, почты, заканчивалось сооружение шатерообразного объекта, предназначенного быть кинотеатром, клубом, местом проведения собраний и возле него организовали летнюю танцплощадку. Несколько позже, уже нами, молодежью, на воскресниках вокруг этого клуба был высажен парк».

Интересно, значит, сначала построили то, что потом станет летним кинотеатром, а потом вокруг посадили деревья. На странице С. Чемоданова я увидела старые тополя в парке. Может, их садили еще наши родители?

В 1953 году директором комбината стал Александр Ефимович Степанец, при котором в короткий срок заасфальтировали дороги. В 1953 году Майли-Су получил статус города, а с 1956 года он назывался Майли-Сай, если я правильно поняла. Борис Николаевич вспоминает, что в 1954 году «Степанец добился отделения предприятий №13, 18 и 21, работавших на месторождениях Майли-Су, Шекаптар, Майли-Сай, от Ленинабадского комбината и организации предприятия п/я 200.

Руководство Ленинабадского комбината было очень радо, что с него сняли ответственность за эти объекты, постоянно несущие опасность взрывов газа и возникновения пожаров». Конец 40- начало 50-х было временем свадеб.

Папа привез жену из Алма-Аты. По образованию инженер железнодорожной связи, мама с тех пор будет жить вдали от железных дорог. Единственное что ей нашли по специальности в Майли-Сае, это место начальника радиоузла. Он находился на Правобережной, недалеко от дома, где прошло мое детство. Леонид Борисович пишет: «Начал функционировать радиоузел и ежедневно несколько раз в день шли радиопередачи, в которых сообщались результаты выполнения планов отдельными подразделениями, отмечались передовики и победители в соревнованиях, рассказывалось о новостях в жизни предприятия и поселка» Да, вспоминаю, что у нас не только транслировали московское радио, но и делали свои передачи, и в дотелевизионную эпоху это было очень важно. Мама, прирожденный лидер, кроме работы всегда имела кучу общественных нагрузок, была депутатом городского и областного советов,  председателем женсовета, который признали лучшим в Киргизии. Потом она работала на телефонной станции, которая находилась в том же здании, где было управление комбината. Вот ее фото на работе.

Еще несколько фотографий 50-х.

Заводских фотографий отца, конечно, нет но в 1960 году он был начальником заводской лаборатории.

В начале 60-х было ясно, что запасы урана скоро закончатся, значит, комбинат закроется. А чем будут заниматься его работники? Значительная часть разъехалась по другим подобным предприятиям, тогда как раз начали развиваться комбинаты в Забайкалье, Северном Казахстане. Но   тех, кто останется в Майли-Сае, планировалось обеспечить работой. Для этого в районе Виноградника в декабре 1964 начали строить Электроламповый завод, один из крупнейших не только в СССР, но и в Европе. Надо сказать. строительство велось силами все того же министерства Среднего машиностроения. Говорят, Е. П. Славский сказал, что министерство не может просто так уйти из города, ничего не оставляя в нем.

После Майли-Сая.

Мои родители говорили всегда, что в Майли-Сае была особая атмосфера и очень много хороших людей. Конечно, может, дело просто в том, что это была их молодость. А, возможно, впрямь получилось такое удачного стечение обстоятельств: собрали со всего Союза умных и энергичных молодых людей, дали им возможность начать свое дело почти с нуля. Спрашивали строго, но и помогали. Вот и вышел такой «город будущего». Среди руководства была крупные личности, которые для молодежи были авторитетом. Борис Николаевич вспоминал Андрея Федосеевича Кузьменко, для заводчан авторитетом был Владимир Филиппович Семченко.

Он был в этой отрасли почти с самого начала. Еще в молодости мне попалась книжка В. Губарева «Атомные города». Это о Желтых Водах и Мелекесе. Там был персонаж по имени Семенов. Родители сказали, что это и есть Семченко. Владимир Филиппович немного работал на «тройке», потом, когда в 1950 году запустили «семерку», стал ее директором. В 1954 году он позвал моего отца к себе начальником цеха. Где-то в середине 50-х Семченко был назначен директором завода в Желтых Водах. Думаю, за ним тогда немало народу уехало. В книге конкретной информации мало, но из диалогов героев вырисовывается образ крупной личности, увлеченного и, в то же время, душевного человека. Одним из его хобби были сады. В Желтых Водах их было целых 5. И в Майли-Сае при «семерке» был сад. В конце лета всем сотрудникам раздавали яблоки и груши огромного размера. Я порой сомневаюсь: сад возле завода. Нас приучили, что все на километры вокруг заражено. Но, с другой стороны, не понес  бы отец своим детям радиоактивные яблоки, к тому времени уже много всего знали о радиации. А вот то, что осталось от «семерки». Там рядом была ТЭЦ, так что у нас шутили: «Тройка, семерка, ТЭЦ» — почти как в «Пиковой даме».

Друзья моих родителей стали разъезжаться уже к концу 50-х: кто в Желтые Воды, кто в Германию в «Висмут», перебирались на предприятия  Узбекистана. Надо сказать, все они состоялись и стали хорошими инженерами и руководителями. Сталь Сергеевич Покровский с нуля создал Приаргунское производственное горно-химическое объединение и возглавлял его до самой смерти. В Краснокаменске установлен памятник первому директору.

Сергей Николаевич Витковский был переведен директором завода в Навои, а Анна Петровна Витковская без отрыва от производства написала кандидатскую диссертацию такого уровня, что два министерства: Средмаш и Цветмет ходатайствовали перед ВАКом, чтоб ей присудили степень без сдачи кандидатского минимума. Нинель Николаевна Хоментовская, которая и в Майли-Сае заведовала хирургией, в Краснокаменске занимала ту же должность, делала сложные операции, говорят, даже на открытом сердце. Единственные из компании москвичи, выпускники МГУ Галина Николаевны и Владимир Владимирович Мелиховы, заброшенные судьбой в эту глухомань, в конце- концов, вернулись в Москву. Владимир Владимирович, который за это время к философскому диплому добавил инженерный, стал работать в министерстве, курировал предприятия Средмаша, и его считали очень ценным работником. Несмотря на расстояния, все они продолжали оставаться друзьями. Мама до конца переписывалась со своими майлисайскими подругами. Порой их пути пересекались, и при встречах видно было, что они по-прежнему близкие люди.

В середине 70- годов в Степногорске проходило отраслевое совещание, тогда у нас было сразу несколько гостей, и я уже взрослым взглядом могла оценить, какая  мощная харизма у Сталя Сергеевича Покровского. Или насколько тонкий и глубокий человек Павел Дмитриевич Шилов. Как я узнала из воспоминаний Б. Н. Хоментовского, Павел Дмитриевич в Майли-Сае был руководителем нефтегазовой лаборатории. На войне потерял ногу, но никогда не искал легких путей: закончил институт, стал горным инженером если было нужно, спускался в шахту. Часто друзья встречались в Москве у Мелиховых. Я тоже всегда любила бывать у них, беседовать с умнейшей и мудрейшей Галиной Николаевной. Мне их всех не хватает.

Почему мне захотелось написать о них? Сейчас другое время, другие герои. Сегодня, когда какую-нибудь блондиночку-актрисочку из сериалов, которую мне трудно отличить от других блондинок, спрашивают о родителях, она, почти стесняясь, отвечает: «они были простые инженеры». И другие сочувственно на нее смотрит и удивляются: надо же, из каких низов она поднялась к своим сияющим вершинам! Сегодня инженер — почти смешная профессия. И правда, кому они нужны, если города не строятся, заводы не запускаются, а те, что были, разрушаются? Как-то выяснилось, что это не нужно. И правда, лет 30 живем без них — ничего, живы, нам хватает и крошек с чужого стола. Это поколение ушло, почти не оставив следов, и о нем не будут знать уже внуки. А вдруг кто-то прочтет и узнает…

О Майли-Сае 60-х годов вы можете почитать, пройдя по ссылке: Майли-Сай, 60-е годы в песнях, воспоминаниях, фотографиях 

А еще я сделала ролик на основе фотографий Майли-Сая 60-х годов вот ссылка:  Майли-Сай — город нашего детства

Если вы заканчивали 2-ю школу, то вам, возможно, будет интересно почитать о ней. Тогда пройдите по ссылке: Школа №2 города Майли-Сай, 50-70-е годы.